На сайте вышла статья Н.Носова «Дорога На Рас-Дашан» .
В статье я обвинялся в укрывательстве от широкой общественности
информации по Эфиопии, сотрудничеству с местными
турфирмами, расточительному образу проведения
экспедиций, проживанию в дорогих отелях и пользованию джипами.
Да, водятся за нами такие грехи. Каюсь прилюдно -))
Но у меня сложилось впечатление, что Николай экономил
не только на всем вышеперечисленном, но и на самом
святом –на фотопленке.
Поэтому, я решил украсить его рассказ своим видением Абиссинии.
Да, да, одним из факторов, повлиявшим на решение ехать в Эфиопию (мне больше нравится название Абиссиния), был факт, подтвержденный памятником Александру Сергеевичу в центре Аддис-Абебы. А именно, факт происхождения предков русского поэта из Абиссинии. А в Одессе 2 памятника великому поэту. Надо сравнить.
И очень хотелось совершить променад по их Пушкинской улице в Аддисе. И мы это сделали.
А еще я восхищаюсь Николаем Гумилевым, который осуществил несколько экспедиций в Абиссинию и его стихотворением «Абиссиния» из сборника «Шатер» я и сопровождаю свое повествование.
Север - это болота без дна и без края,
Змеи черные подступы к ним стерегут,
Их сестер-лихорадок зловещая стая,
Желтолицая, здесь обрела свой приют.
 Дубаи |
В аэропорту нас встретили представители принимающей фирмы, помогли быстро оформить визы и отвезли в отель. Видимо, дорогой. Где-то 15 долларов за номер.
А в 6 утра нас перевезли в аэропорт и отправили в Гондар. Небольшой городишко, славный резиденцией короля Фасилидоса, церковью Дебре Бехрам с великолепными росписями и королевскими купальнями.
|
|
|
 Гондар |
Обедали там же, не фонтан, но судя по тому, что на обед приходила местная элита, ресторан считается хорошим.
Вообще, эфиопы не гурманы в еде. Если есть, что есть, это уже счастье. Любят полусырые лепехи из местных злаков серого цвета и, чем больше мяса, тем лучше. Овощи практически не признают, фрукты рассматривают, как излишество.
|
А над ними насупились мрачные горы,
Вековая обитель разбоя, Тигрэ,
Где оскалены бездны, взъерошены боры
И вершины стоят в снеговом серебре.
Утром выехали в Дебарк, городок, откуда начинаются все треки в горы Симиен. Пообедали, прикупили продукты, познакомились с гидом Мулатом (это имя, а не расовая принадлежность). Черный, как эфиопская ночь, никак не мог его хорошо сфотографировать, все время черное пятно вместо физиономии. На Пушкина не похож. Попросили закупить побольше овощей и фруктов. И пива. Взяли ящичек, все равно ишачкам везти. Со странным условием – вернуть тару после трека. Оказывается, тара такая ценность, что ее дешевле прокатить по треку, чем выкинуть. Мулат сказал, что это не наши проблемы. Когда выезжали к месту первого лагеря – Санкаберу, в автобус подсели две колоритные личности, один с «калашниковым», другой с допотопным карабином. Это скауты, наша охрана. Вроде как в горах спокойно, мне кажется, таким образом правительство подкармливает население за счет туристов.
|
|
|
В плодоносной Амхаре и сеют и косят,
Зебры любят мешаться в домашний табун,
И под вечер прохладные ветры разносят
Звуки песен гортанных и рокота струн.
Прибыли в Санкабер. Прекрасная поляна, с навесом от дождя. Палатки поставили на травку, повар взялся за обед, охрана за периметр, началась походная жизнь. Вокруг интересные птицы, уже не жарко. Рядом американская киноэкспедиция, антенны прямо в небо, прямая передача о красотах Семиенских гор.
|
Между берегом буйного Красного Моря
И Суданским таинственным лесом видна,
Разметавшись среди четырех плоскогорий,
С отдыхающей львицею схожа, страна.
Север - это болота без дна и без края,
Змеи черные подступы к ним стерегут,
Их сестер-лихорадок зловещая стая,
Желтолицая, здесь обрела свой приют.
А над ними насупились мрачные горы,
Вековая обитель разбоя, Тигрэ,
Где оскалены бездны, взъерошены боры
И вершины стоят в снеговом серебре.
В плодоносной Амхаре и сеют и косят,
Зебры любят мешаться в домашний табун,
И под вечер прохладные ветры разносят
Звуки песен гортанных и рокота струн.
Абиссинец поет, и рыдает багана,
Воскрешая минувшее, полное чар;
Было время, когда перед озером Тана
Королевской столицей взносился Гондар.
Под платанами спорил о Боге ученый,
Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом,
Живописцы писали царя Соломона
Меж царицею Савской и ласковым львом.
Но, поверив Шоанской изысканной лести,
Из старинной отчизны поэтов и роз,
Мудрый слон Абиссинии, негус Негести,
В каменистую Шоа свой трон перенес.
В Шоа воины хитры, жестоки и грубы,
Курят трубки и пьют опьяняющий тэдж,
Любят слушать одни барабаны да трубы,
Мазать маслом ружье да оттачивать меч.
Харраритов, Галла, Сомали, Данакилей,
Людоедов и карликов в чаще лесов
Своему Менелику они покорили,
Устелили дворец его шкурами львов.
И, смотря на потоки у горных подножий,
На дубы и полдневных лучей торжество,
Европеец дивится, как странно похожи
Друг на друга народ и отчизна его.
Колдовская страна! Ты на дне котловины
Задыхаешься, льется огонь с высоты,
Над тобою разносится крик ястребиный,
Но в сиянье заметишь ли ястреба ты?
Пальмы, кактусы, в рост человеческий травы,
Слишком много здесь этой паленой травы...
Осторожнее! В ней притаились удавы,
Притаились пантеры и рыжие львы.
По обрывам и кручам дорогой тяжелой
Поднимись и нежданно увидишь вокруг
Сикоморы и розы, веселые села
И зеленый, народом пестреющий, луг.
Там колдун совершает привычное чудо,
Тут, покорна напеву, танцует змея,
Кто сто талеров взял за больного верблюда,
Сев на камень в тени, разбирает судья.
Поднимись еще выше! Какая прохлада!
Точно позднею осенью, пусты поля,
На рассвете ручьи замерзают, и стадо
Собирается кучей под кровлей жилья.
Павианы рычат средь кустов молочая,
Перепачкавшись в белом и липком соку,
Мчатся всадники, длинные копья бросая,
Из винтовок стреляя на полном скаку.
Выше только утесы, нагие стремнины,
Где кочуют ветра да ликуют орлы,
Человек не взбирался туда, и вершины
Под тропическим солнцем от снега белы.
И повсюду, вверху и внизу, караваны
Видят солнце и пьют неоглядный простор,
Уходя в до сих пор неизвестные страны
За слоновою костью и золотом гор.
Как любил я бродить по таким же дорогам
Видеть вечером звезды, как крупный горох,
Выбегать на холмы за козлом длиннорогим,
На ночлег зарываться в седеющий мох!
Есть музей этнографии в городе этом
Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.
Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалёка привез,
Чуять запах их странный, родной и зловещий,
Запах ладана, шерсти звериной и роз.
И я вижу, как знойное солнце пылает,
Леопард, изогнувшись, ползет на врага,
И как в хижине дымной меня поджидает
Для веселой охоты мой старый слуга.
Николай Гумилев, <1918, 1921>
Между берегом буйного Красного моря
И суданским таинственным лесом видна,
Разметавшись среди четырех плоскогорий,
С отдыхающей львицею схожа, страна.
Север - это болото без дна и без края,
Змеи черные подступы к ним стерегут,
Их сестер-лихорадок зловещая стая,
Желтолицая, здесь обрела свой приют.
А над ними насупились мрачные горы,
Вековая обитель разбоя, Тигрэ,
Где оскалены бездны, взъерошены боры
И вершины стоят в вековом серебре.
В плодоносной Амхаре и сеют, и косят,
Зебры любят мешаться в домашний табун,
И под вечер прохладные ветры разносят
Звуки песен гортанных и рокоты струн.
Абиссинец поет и рыдает багана,
Воскресая минувшее, полное чар.
Было время, когда перед озером Тана
Королевской столицей взносился Гондар.
Под платанами спорил о боге ученый,
Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом,
Живописцы писали царя Соломона
Меж царицею Савской и ласковым львом.
Но, поверив шоанской изысканной лести,
Из старинной отчизны поэтов и роз
Мудрый слон Абиссинии, негус Негести,
В каменистую Шоа свой трон перенес.
В Шоа воины хитры, жестоки и грубы,
Курят трубки и пьют опьяняющий тедж,
Любят слушать одни барабаны да трубы,
Мазать маслом ружье да оттачивать меч.
Харраритов, галла, сомали, данакилей,
Людоедов и карликов в чаще лесов
Своему Менелику они покорили,
Устелили дворец его шкурами львов.
И, смотря на потоки у горных подножий,
На дубы и полдневных лучей торжество,
Европеец дивится, как странно похожи
Друг на друга народ и отчизна его.
Колдовская страна! Ты на дне котловины,
Задыхаешься, льется огонь с высоты.
Над тобою разносится крик ястребиный,
Но в сиянье заметишь ли ястреба ты?
Пальмы, кактусы, в рост человеческий травы,
Слишком много здесь этой паленой травы...
Осторожнее! В ней притаились удавы,
Притаились пантеры и рыжие львы.
По обрывам и кручам дорогой тяжелой
Поднимись, и нежданно увидишь вокруг
Сикоморы и розы, веселые села
И зеленый, народом пестреющий луг.
Там колдун совершает привычное чудо,
Тут, покорна напеву, танцует змея,
Кто сто талеров взял за больного верблюда,
Сев на камне в тени, разбирает судья.
Поднимись еще выше! Какая прохлада!
Словно позднею осенью, пусты поля,
На рассвете ручьи замерзают, и стадо
Собирается в кучи под кровлей жилья.
Павианы рычат средь кустов молочая,
Перепачкавшись в белом и липком соку,
Мчатся всадники, длинные копья бросая,
Из винтовок стреляя на полном скаку.
Выше только утесы, нагие стремнины,
Где кочуют ветра да ликуют орлы,
Человек не взбирался туда, и вершины
Под тропическим солнцем от снега белы.
И повсюду, вверху и внизу, караваны
Видят солнце и пьют неоглядный простор,
Уходя в до сих пор неизвестные страны
За слоновою костью и золотом гор.
Как любил я бродить по таким же дорогам,
Видеть вечером звезды, как крупный горох,
Выбегать на холмы за козлом длиннорогим,
На ночлег зарываться в седеющий мох.
Есть музей этнографии в городе этом
Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.
Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалека привез,
Чуять запах их странный, родной и зловещий,
Запах ладана, шерсти звериной и роз.
И я вижу, как знойное солнце пылает,
Леопард, изогнувшись, ползет на врага,
И как в хижине дымной меня поджидает
Для веселой охоты мой старый слуга.
Между берегом буйного Красного моря
И суданским таинственным лесом видна,
Разметавшись среди четырех плоскогорий,
С отдыхающей львицею схожа, страна.
Н.С. Гумилев, «Абиссиния»
«Век девятнадцатый, железный» подходил к концу. Завершался раздел мира между ведущими (и не очень) державами. В борьбе за заморские колонии сталкивались Англия, Франция и набиравшая силу Германия. Россия к своему расширению за пределы Евразии желания не проявляла. Но в конце 1880-х годов подданными империи была сделана попытка утвердиться на «черном» континенте, в районе Африканского Рога. Связана эта попытка с именем Николая Ивановича Ашинова, авантюриста и поборника казачьего образа жизни.
В 1883 году неуемная и деятельная натура Ашинова привела его в Абиссинию (современную Эфиопию), где его принял правитель страны негус Иоанн (Иоханныс) Четвертый. Вернувшись домой, Ашинов стал пропагандировать идею российско-абиссинского сближения, утверждая, что негус жаждет перейти под покровительство России, а эфиопская церковь готова воссоединиться с русским православием. Об Абиссинии русские тогда знали мало и рассказы путешественника привлекли внимание общества. Ашинов загорелся идеей создать русское казацкое поселение на африканском берегу Красного моря, через которое и могла быть установлена постоянная связь между Россией и Абиссинией. Ему удалось заинтересовать этим проектом таких влиятельных публицистов, как М. Н. Катков и А. С. Суворин и обратить на себя внимание морского министра И. А. Шестакова, который увидел возможность создания русской морской базы в стратегически важном районе. Но установившаяся за Ашиновым репутация авантюриста и прожектера заставила министра быть осторожным.
Любопытно, что в это же время в российском обществе обсуждался и другой сходный проект, с которым выступил знаменитый путешественник Н.Н. Миклухо-Маклай. Последний искал поддержки в устройстве на уравнительных началах русского поселения на одном из островов Тихого океана. Мнение общественности разделилось: правые поддерживали Ашинова, а либералы и народники - Миклухо-Маклая.
Впоследствии А. А. Суворин писал А. П. Чехову: «Вы иронизируете над Ашиновым и над вышучиванием Миклухо-Маклая. Не забудьте, однако, что сходства между двумя предприятиями мало. Миклуха тащил русских переселенцев в далекий край и лихорадочный климат, точно ближе и переехать некуда. Абиссинская же затея имела целью вовсе не колонизирование страны, для нас и далекой, и странной и по климату, и по населению, а только приобретение опорного пункта на Баб-эль-Ман-дебском проливе. Вот разница и причина различного отношения к ученому профессору и неучу казаку.» Отметим, что относительно «неуча» Суворин неправ: Ашинов издал в Петербурге «Абиссинскую азбуку и начальный абиссинско-русский словарь».
В начале 1887 года прошение Ашинова о поддержке было передано К.П. Победоносцеву. В нем автор обращал внимание обер-прокурора Синода на миссионерский аспект своего предприятия. Победоносцев отнесся осторожно-одобрительно и пообещал вопрос изучить.
Летом 1887 года Ашинов отправился в Париж поискать союзников среди французской политической элиты. Франция тогда уже была союзником России и, что важно, имела свои владения в Восточной Африке, где ее интересы столкнулись с английскими. Для успеха проекта было необходимо обеспечить хотя бы нейтральное отношение к нему со стороны французов. Ашинову удалось добиться поддержки со стороны «правых», он даже был принят их вождем, генералом Буланже. Активными сторонниками проекта стали известный поэт и политик Поль Дерулед и издатель «Nouvelle revue» Жюльетта Аган.
В сентябре 1887 года очередное письмо Ашинова попало на стол Александра Третьего. Он захотел узнать мнение морского министра. Шестаков ответил в нейтрально положительном духе. Государь дал свое согласие на проведение предварительной разведки. Свое положительное отношение высказала и церковь - петербургский митрополит Илидор благословил Ашинова на сооружение в Абиссинии православной церкви.
В апреле 1888 года Ашинов вместе с шестью соратниками высадился у поселка Таджир, что на северном берегу одноименного залива, глубоко вдававшегося в Африканский Рог. Договорившись с местным султаном, Ашинов оставил здесь своих людей, а сам, наняв верблюдов и проводников, отправился в Абиссинию. В конце мая он вместе с двумя абиссинскими монахами появился в русском посольстве в Константинополе. В Киеве эти монахи были представлены Победоносцеву, тот свое мнение об Ашинове выразил в следующих слова: «Что до Ашинова, то он, конечно, авантюрист, но в настоящее время служит единственным русским человеком, проникшим в Абиссинию.» Со стороны церкви для миссии в Африку был назначен архимандрит Паисий, который до этого почти 20 лет управлял подворьем афонского Пантелеймоновского монастыря в Константинополе.
Ашинов опять отправился во Францию. «Буланжисты» познакомили его с влиятельным финансистом, виконтом Жаном-Робером де Константэном, который стал горячим сторонником проекта и почитателем его автора. 28 августа 1888 года Ашинов заключил с Константэном соглашение, по которому «казаки» должны были получить от него для перевозки в Абиссинию 100 тысяч винтовок и карабинов, 20 пулеметов, 5 тысяч сабель, боеприпасы и военное снаряжение. Взамен Ашинов обязался защищать не только российские, но и французские интересы. По словам Константэна, сделка была одобрена премьер-министром Франции Флоке, но последовавшая резко негативная реакции Италии заставила Флоке отозвать свое согласие на поставку оружия.
Пока Ашинов был во Франции, российское правительство приняло решение направить в район Таджирского залива для охраны экспедиции канонерскую лодку «Манджур», был начат завоз в одесский порт угля с целью его доставки к месту будущего поселения. Для экспедиции были выписаны 200 винтовок, 200 сабель, 5 пулеметов, 4 пуда пороха и амуниция для казаков и их лошадей.
Казалось, что экспедиция начинается в очень благоприятных условиях, но, к сожалению Ашинова, ветер удачи ослаб. Во Франции пало правительство Флоке, продолжались резкие протесты итальянцев, насторожившие МИД (который и ранее не одобрял предприятие). В дополнение к этому возник скандал: двое из оставленных Ашиновым в Таджире людей сбежали домой и стали распространять компрометирующие его слухи, которые попали в газеты. В результате правительство приняло решение о том, что экспедиция отправляется, но будет не государственным, а частным предприятием.
Всего погрузилось на пароход 150 казаков, 40 монахов, 9 женщин и 7 детей. По своим качествам личный состав был вполне удовлетворителен, за исключение 10 человек, которых газеты потом назвали «одесскими босяками». Они доставили Ашинову массу неприятностей, особенно при вынужденном ожидании попутного судна в Порт-Саиде, где эти люмпены устроили пьяный дебош. Информация об их поведении попала в рапорт российского консула, отправленный начальству.
Наконец, 24 декабря 1888 года экспедиция погрузилась на австрийский пароход «Амфитрида». По пути в Таджир судно зашло в порт Джедду, где на борт судна для встречи с Ашиновым поднялся французский консул, который заверил, что экспедиция может полагаться на помощь со стороны французского корабля «Метеор», крейсировавшего в этом районе. 7 января 1889 года ашиновцы выгрузились на берег в Таджире. Здесь их ожидала неприятная новость: султан Магомет-Сабах сообщил, что он находится в зависимости от Франции и посоветовал обратиться в поисках нового места для поселения к своему соседу, султану Магомет-Лейта, владения которого начинались на противоположном берегу залива. Ашинов отправился к нему и за 60 ружей купил землю с центром в старой крепости Сагалло. Посетивший через двадцать с лишним лет эти места Н.С. Гумилев записал в дневнике: «Расейта, маленький независимый султанат, к северу от Обока. Один русский искатель приключений - их в России не меньше, чем где бы то ни было - совсем было приобрел его для русского правительства.»
15 января ашиновцы переселились в Сагалло. Крепость, хоть и была стара, но еще неплохо сохранилась. Большей части экспедиции удалось разместиться в корпусах, остальные поставили палатки. На следующий день Ашинов торжественно поднял над Сагалло флаг Российской империи, а архимандрит Паисий отслужил молебен.
Место для поселения оказалось удачным. Рядом была пресная вода, неподалеку - лес, охота была хорошей, рыбалка - тоже. Казаки приступили к «окультуриванию» окрестностей. Были разбиты и засажены привезенными с собой саженцами и семенами большой сад (одних черенков винограда более 15 тысяч штук), огород и бахча. Ашинов принялся наводить дисциплину среди личного состава. Все казаки были разбиты на шесть взводов, устроен военный суд. Проводились строевые и стрелковые занятия (к последним привлекались и женщины). Каждое утро строились на подъем флага. Жизнь, одним словом, налаживалась.
Но 30 января на рейд Сагалло встали 3 французских корабля. Увидев поселение и русский флаг над ним, командир потребовал от главы поселенцев объяснений. Ашинов их дал и, опираясь на слова французского консула о поддержке, счел конфликт исчерпанным. А французы направили один корабль в свою факторию Обок, где имелся телеграф, и запросили инструкции от своего начальства. Начальство обратилось к российскому послу в Константинополе, тот - в МИД. В это время на стол Александра Третьего попало донесение с описанием пьяных дебошей, устроенных в Порт-Саиде ашиновскими «босяками». Взбешенный царь, очень дороживший репутацией русских, бросил, что теперь он об Ашинове и слушать не хочет. В смягченной форме эта позиция была доведена до французского посла в Константинополе, тот передал ее в Обок.
4 февраля французы потребовали свернуть поселение. Ожидавший поддержки Ашинов, считая что все это следствием каких-то недоразумений, которые вскоре разрешатся, отказался. Тогда 5 февраля корабли начали артиллерийский обстрел Сагалло. По поселению было выпущено более 50 снарядов, было ранено 22 человека и убито шесть (среди них 2 женщины и 3 детей). Ашинов поднял белый флаг. Обстрел прекратили, а прибывший лейтенант передал требование в течение суток собрать вещи и погрузиться на корабли, которые доставили поселенцев в Джедду. Любопытно, что там находился «Манджур», приказ которому охранять экспедицию так и не был отменен. Из Джедды на попутных судах экспедицию доставили в Одессу.
Инцидент в Сагалло получил широкую огласку. Александр Третий дал указание цензуре не пропускать никаких положительных материалов об Ашинове и его предприятии, поэтому российская пресса публиковала только отрицательные. Так и создалась репутация Ашинова, сохранившаяся и в наше время.
И не только его. Был задет и архимандрит Паисий - вдруг обнаружилось, что у человека с 25-летним монашеским стажем было небезупречное прошлое. Даже А. П. Чехов вспомнил, что когда он был еще подростком, в Таганроге их огород копал некий странник Василий, который много говорил о своих грехах, и этот Василий очень похож на отца Паисия. К чести Победоносцева, тот не забыл, что Паисий был направлен в Абиссинию по его поручению и решением Синода архимандрит был назначен настоятелем монастыря в Грузии. Светские же участники предприятия были направлены в определенные им места жительства, где поставлены под гласный надзор полиции. Впрочем, вскоре эта мера была отменена.
Интересно, что совершенно другая реакция была во Франции. Сагалльский инцидент там был воспринят с сожалением. Был сделан депутатский запрос о правомерности действий МИД и военно-морского флота по отношению к русскому поселению. По этому поводу даже состоялось специальное заседание парламента, правда, закончилось оно лишь выражением сожаления пострадавшим поселенцам, хотя правые требовали наказания моряков и отставки министра иностранных дел. Общественность страны сочувствовала ашиновцам. Две влиятельные газеты объявили о сборе пожертвований в пользу пострадавших и их семей. В прессе появилась масса положительных материалов об Ашинове и экспедиции, где подчеркивалось, что его деятельность полезна как России, так и Франции.
Николай Иванович Ашинов, конечно, был неоднозначным человеком. Да, он - авантюрист, но к этому племени относятся и Ермак, и Писарро, и Кортес, и многие другие, кто открывал новые земли и завоевывал царства. Имело ли его предприятие шансы на успех? Если вдуматься, то имело. Конечно, Африканское казачье войско, о котором он мечтал, не могло быть основано, но получить опорный пункт у Баб-эль-Мандебского пролива Россия могла. Многое зависело от случая: французское правительство Флоке могло продержаться еще месяцев шесть, наша канонерка «Манджур» могла выступить на выполнение неотмененного приказа об охране экспедиции, могло не случиться пьянство одесских босяков, вызвавшее такой гнев Александра Третьего. А получись так, то вопрос о Сагалло, вполне вероятно, удалось бы уладить в пользу России.
Полезность дела Ашинова еще и в том, что он впервые привлек внимание российского правительства и российской общественности к Абиссинии (Эфиопии), открыл туда дорогу русским. После него в эту африканскую страну отправился поручик В.Ф. Машков, который был принят новым негусом Менеликом. В 1895 году туда прибыла группа капитана А.Ф. Елисеева, которая привезла в Россию эфиопское посольство. В 1896 году в Абиссинию прибыл русский медицинский отряд, в 1897 году постоянная дипломатическая миссия. Очень показательно, что в то время, когда европейские страны грабили Африку, Россия оказывала помощь африканской стране в ее борьбе за независимость, которую та отстояла, дважды разбив войска Италии.
Так что имя Николая Ивановича Ашинова, авантюриста и вольного казака, должно остаться в нашей памяти.
" Абиссиния "
Между берегом буйного Красного Моря
И Суданским таинственным лесом видна,
Разметавшись среди четырех плоскогорий,
С отдыхающей львицею схожа, страна.
Север - это болота без дна и без края,
Змеи черные подступы к ним стерегут,
Их сестер-лихорадок зловещая стая,
Желтолицая, здесь обрела свой приют.
А над ними насупились мрачные горы,
Вековая обитель разбоя, Тигрэ,
Где оскалены бездны, взъерошены боры
И вершины стоят в снеговом серебре.
В плодоносной Амхаре и сеют и косят,
Зебры любят мешаться в домашний табун,
И под вечер прохладные ветры разносят
Звуки песен гортанных и рокота струн.
Абиссинец поет, и рыдает багана,
Воскрешая минувшее, полное чар;
Было время, когда перед озером Тана
Королевской столицей взносился Гондар.
Под платанами спорил о Боге ученый,
Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом,
Живописцы писали царя Соломона
Меж царицею Савской и ласковым львом.
Но, поверив Шоанской изысканной лести,
Из старинной отчизны поэтов и роз
Мудрый слон Абиссинии, негус Негести,
В каменистую Шоа свой троя перенес.
В Шоа воины хитры, жестоки и грубы,
Курят трубки и пьют опьяняющий тэдж,
Любят слушать одни барабаны да трубы,
Мазать маслом ружье, да оттачивать меч.
Харраритов, Галла, Сомали, Данакилей,
Людоедов и карликов в чаще лесов
Своему Менелику они покорили,
Устелили дворец его шкурами львов.
И, смотря на потоки у горных подножий,
На дубы и полдневных лучей торжество,
Европеец дивится, как странно похожи
Друг на друга народ и отчизна его.
Колдовская страна! Ты на дне котловины
Задыхаешься, льется огонь с высоты,
Над тобою разносится крик ястребиный,
Но в сияньи заметишь ли ястреба ты?
Пальмы, кактусы, в рост человеческий травы,
Слишком много здесь этой паленой травы…
Осторожнее! В ней притаились удавы,
Притаились пантеры и рыжие львы.
По обрывам и кручам дорогой тяжелой
Поднимись, и нежданно увидишь вокруг
Сикоморы и розы, веселые села
И зеленый, народом пестреющий, луг.
Там колдун совершает привычное чудо,
Тут, покорна напеву, танцует змея,
Кто сто талеров взял за больного верблюда,
Сев на камне в тени, разбирает судья.
Поднимись еще выше! Какая прохлада!
Точно позднею осенью пусты поля,
На рассвете ручьи замерзают, и стадо
Собирается кучей под кровлей жилья.
Павианы рычат средь кустов молочая,
Перепачкавшись в белом и липком соку,
Мчатся всадники, длинные копья бросая,
Из винтовок стреляя на полном скаку.
Выше только утесы, нагие стремнины,
Где кочуют ветра, да ликуют орлы,
Человек не взбирался туда, и вершины
Под тропическим солнцем от снега белы.
И повсюду, вверху и внизу, караваны
Видят солнце и пьют неоглядный простор,
Уходя в до сих пор неизвестные страны
За слоновою костью и золотом гор.
Как любил я бродить по таким же дорогам,
Видеть вечером звезды, как крупный горох,
Выбегать на холмы за козлом длиннорогим,
На ночлег зарываться в седеющий мох!
Есть музей этнографии в городе этом
Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.
Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалека привез,
Чуять запах их странный, родной и зловещий,
Запах ладана, шерсти звериной и роз.
И я вижу, как знойное солнце пылает,
Леопард, изогнувшись, ползет на врага,
И как в хижине дымной меня поджидает
Для веселой охоты мой старый слуга.
